Строка эта для сегодняшнего гостя журнала вполне автобиографична. Хотя относиться к ней на полном серьезе мы бы тоже не советовали. Шумно дебютировав на фестивале "Нашествие-2001", группа Butch заставила себя не только слушать, но и говорить о себе заинтересованно и повсеместно. Основное внимание приковывал к себе лидер-вокалист (ка?). Елену Погребижскую помнили как успешную и яркую тележурналистку ОРТ, и появление ее в новом качестве и — главное — имидже казалось событием скандальным и неожиданным. Затем выяснилось, что в лице Butch публика имеет дело не со скандальным имиджем, не со спекуляциями на модную тему запутанной сексуальной идентификации, но — подымай выше — идеологией. Идеологией будущего, — как, особо не рефлексируя, характеризует ее Butch. Первый наш вопрос касался, естественно, экзотического псевдонима.
"Думали, что сделаем очень быструю карьеру на Западе, прямо моментальную; вот как выйдем на сцену — и сразу вот станем интересными не только всем-всем-всем в России, но и всем-всем-всем на Западе. Поэтому мы искали короткое слово, чтобы можно было с ним продвигаться на западный рынок. Иллюзии мы все потеряли, а название осталось. Сленговое слово "бучч" — это такой человек, который обычно или бритый налысо, или у которого голова коротко стриженная — паренек крепкий, вот у него прозвище "Бучч".
Дебютный альбом Butch вышел буквально месяц назад, сейчас широко продается и обсуждается. А нам остается пригласить всех желающих 22 августа в ночной клуб АРС, где в ходе ежегодного праздника журнала "Общественное мнение" состоится выступление группы Butch.
— Прошу прощения за такое выражение — "прошлая жизнь" — я имею в виду вашу журналистскую деятельность…
— Очень правильное выражение, легко можно его использовать… Первым моим институтом был педагогический. Перед человеком открывается одна дорога — в школу. Или куда угодно. Со школой мне, честно говоря, не хотелось связываться, а тут подвернулась возможность устроиться на городское телевидение в Вологде. Делали новости, очень весело так, с энтузиазмом большим, какими-то самостоятельно выдуманными штучками, прибамбасами. У нас был редактор очень скандальный, с поправкой на масштаб — местный Невзоров.
— Какие годы были примерно? Потому что сейчас специфика регионального ТВ сильно изменилась, Невзоровы не приживаются.
— Это было… Сейчас какой? 2003-й? Это было лет тому назад примерно десять. Дельный человек, он потом стал пресс-секретарем президента Шаймиева — и большим человеком, соответственно, в Татарстане. А потом мне захотелось двигаться дальше; собственно, потом был журфак МГУ и работа, вплоть до программы "Время".
— Каким вы тогда нашли центральное телевидение — ОРТ?
— Центральное телевидение тогда было жестко структурированной организацией, направленной на президентские выборы. Не думаю, что сейчас там что-то другое.
— А насколько вообще сейчас, в нынешней рок-н-ролльной ипостаси, помогает журналистский опыт?
— Помогает, потому что я не чувствую никаких проблем с изложением мыслей. Во-вторых, когда требуется чего-то написать — новости, релизы, заметку на сайт, интервью довести до ума (а ведь никогда не находится достойной пиар-службы!), делаю все я, и очень быстро. Бывает, когда крупный фестиваль какой-нибудь, даешь в день интервью по двадцать — и приходится думать-комбинировать, чтобы были разные и всем нравилось. Но есть еще отрицательная сторона, потому что мне хочется говорить много правды, а это вредно для музыканта. Когда журналисты получают слишком много информации, потом выходит, что откуда-то вдруг всплыло… а потом оказывается: ты сам же все и рассказал.
— Я знаю, вы работали на войне. Много людей, которые там побывали — не важно, в каком качестве, — всю оставшуюся жизнь пытаются делать бизнес на этом. Не возникало подобного соблазна?
— Нет. Во-первых, я не могу сказать, что это была в моем случае прямо война — все-таки ее окрестности. Албания в первом случае, где базировались войска НАТО, и мы ожидали, что именно оттуда будет пешее наступление на Косово, — его в итоге так и не произошло. Там были пограничные перестрелки, бомбежки непонятно каких самолетов, под которые мы пару раз попадали. Вербовка боевиков там-сям, все это присутствовало, а прямых военных действий не было, хотя… ну, опасно довольно было. Во втором случае — Косово, где война уже как бы прошла, бомбежки кончились, и просто тихо резали всех — тихо, об этом никто не говорил. В третьем случае была Ингушетия, в семи километрах от мест, где шли военные действия, там просто воровали людей… Лагеря беженцев. То есть не было ни окопов, ни российских солдат. Хотя, конечно, это все не самые мирные точки на свете. Следующим этапом у меня должны были быть окопы. А туда меня уже не тянуло. Чужая война, в другом государстве — все-таки явление более романтичное, а чеченская кампания — явно не самое чистое место на свете. И рисковать головой непонятно ради чего — не захотелось.
— Вы говорите о чеченской войне, о президентских выборах — для нынешней российской власти это не самые приятные вещи. Сталкивались с цензурой на телевидении?
— Цензура… вещь неосязаемая на нынешнем телевидении, по определению предполагается, что человек, который какое-то время работает в редакции, — он сам знает, чего можно, а чего нельзя. Потому по большому счету никто над ним и не стоит — сам все знает. Как таковой, буквальной, цензуры нет, есть там редакторские правки разнообразные… По-прежнему остается политика партии, которая считается просто правильной государственной политикой, а все, что для государства правильно, — хорошо для нас, а что неправильно, — того просто не надо.
— Интересно, как получилась у вас эта нашумевшая история с больным президентом Ельциным, все интервью с врачами.
— Да, действительно, я тот человек, который две трети информации — о состоянии президента, о его здоровье — выдавал на страну. У нас на ОРТ был режим приоритета в получении такой информации, а тема была моей. История очень простая. Меня еще даже на работу не взяли в программу "Время", и просто, видимо, имел место случай из серии, когда некоторые важные решения в нашем государстве принимаются внезапно. Например, вот когда президент обратился к людям со словами, что "все, ухожу", — это было крайне неожиданно, вообще об этом никто не знал там, за неделю, скажем, все было в один день. Точно так же, очевидно, было принято решение сообщить людям: президент болен. И оно состоялось где-то в районе восьми вечера. А в такое время в редакциях все журналисты, которые пафосные или со статусом, — уже либо ушли домой, либо заняты подготовкой материала к эфиру в девять вечера, то есть отвлекаться времени нет. И болтались два стажера по редакции: я и еще один. У меня был в тот момент нормальный внешний вид, то есть, там, полагающийся костюм, и нас задержали на всякий случай — абы чего… А тут сказали: "Поезжай быстро, бери интервью", на все про все — час. А надо сказать, что нам ехать нужно было на совершенный край города, туда полтора часа дороги в одну сторону. Поэтому мы летели по встречной, туда-обратно, быстро записали интервью, выпустили в эфир, это было первое интервью врачей, которые сообщили, что президент серьезно болен, люди по всей стране узнали, что все, начался период болезней Ельцина. На следующий день, когда происходила летучка редакционная, они обсуждали… ну, тема стала номер один в стране — болезнь президента, понятное дело, — и они обсуждали, кого на эту тему поставить, и почему-то редакция решила, что раз человек так нормально, с ходу, справился, хоть он и стажер, — наверное, пусть и дальше делает. И так вторая тема прошла хорошо, и третья... Практически полгода еще продолжалось мое стажерство, причем у меня каждый день выходил первый репортаж в программе "Время" — меня не числилось даже в штате, — и был маленький бунт в редакции, где разные юноши и девушки, мужчины и женщины пришли к редактору, ударили кулаком по столу и сказали: "Что это такое?!! Стажер какой-то делает первые темы, а мы сидим, грамотные, опытные журналисты, сидим не при делах, это неправильно!" Но их откатили назад, сказали, что работает человек — пусть работает, дайте дорогу. Так вот получилось. Случайно фактически.
— У нас сейчас в России, как и на Западе, зомбируют людей успехом, карьерой, причем, как правило, в одной какой-то области. Ваш случай, мне кажется, совершенно отчаянный, когда у человека в журналистике стало получаться на столь серьезном уровне, естественно, кто-то другой в этой ситуации панически испугался бы радикальных изменений в жизни. Как вообще решимость пришла?
— Скажу, что я тоже человек, зомбированный славой и успехом. Просто я еще хуже. Верю в то, что я могу добиваться успеха и самореализации почти в любой выбранной мною области, которую осознаю в какой-то момент как самую для себя важную. Счастливы люди, у которых призвание одно на всю жизнь. Да, они счастливы, потому что они избавлены от выбора. При этом я про себя понимаю, что мое призвание на сегодняшний день — музыка, в то время как восемь лет назад моим призванием, и совершенно точно, была журналистика. Поэтому, когда мне стало понятно, что быть репортером, новостником — здесь я уже ничего нового не получу, и надо либо двигаться дальше, либо уходить… Самосознание уже требовало большего, чем просто быть солдатом системы… хорошим солдатом хорошей системы — не важно. Хотелось чего-то своего, собственного роста. Это с одной стороны. С другой — вещи конкретные, становилось понятно, что если я сейчас не начну петь, то не начну никогда, и шанс будет упущен.
— А петь хотелось…
— Да, музыка всегда присутствовала. Помните фильм "Самая обаятельная и привлекательная"? Там спрашивают: кто из вас поет в бане? Это про меня. Я, я пою в бане. Пою везде. И всегда-всегда мне пеняли, почему я не займусь этим профессионально? Мне захотелось однажды это сделать.
— А как создавалась команда?
Был у меня приятель-музыкант, у которого были свои приятели-музыканты. И вот мы из этих шести "приятелей" собрали команду и, порепетировав буквально три-четыре раза, вышли на зрительный зал в сто тысяч, это было "Нашествие-2001", самый первый концерт. Ребята волновались в первую очередь за меня, потому что они уже лет десять перед тем играли, а для меня первый концерт в жизни, думали, как я выйду на сто тысяч? Как бы мне там не струсить…
— Насколько я понимаю, на "Нашествие" сразу попасть — проблематично, наверное. Или нет?
— Довольно проблематично.
— А как получилось?
— Я думаю, мы не оставили выбора организаторам, потому что к ним наши диски шли… с восьми сторон, кажется. То есть была организована элементарная облава: один человек нес организатору диск, мой дипломный руководитель нес ему диск, его партнер по работе нес диск, звонил и нес диск мой друг, который очень известный пиарщик в шоу-бизнесе, и так далее. У него, в общем, не было шанса как-то нас проигнорировать. Ну и песня была очень хорошая. Кстати, такие люди, по-моему, большие идеалисты — им всегда хочется поверить в новых героев, когда хоть какой-то мотив к тому есть, и, видимо, люди тогда — поверили.
— Было бы интересно узнать о пристрастиях и влияниях.
— Не думаю, что я испытываю на себе чье-то другое музыкальное влияние, кроме ребят, с которыми сейчас играю в группе. Они являются на сегодня моими основными учителями, каждый из них, повторю, лет уже десять где-то играл, в хороших командах, — высококлассные музыканты. Две трети составляли группу "Маша и медведи" — очень хорошая была группа, пока не развалилась, кто-то играл в "Наиве" — три человека. С опытом большим музыканты, с пониманием и вкусом, и я думаю, что на сегодня мои музыкальные вкусы во многом определяются их влиянием.
— А сначала? Обычные импульсы рок-н-ролльные: что-то послушал, захотел сам сыграть.
— У меня такого нет, потому что присутствует крайнее невежество в этой области, которое дает массу минусов. Когда просят перечислить какие-то пластинки, альбомы в том смысле: "правда же, ты знаешь?" — а я не знаю, и в этом честно признаюсь. Я в этом смысле персонаж очень невежественный, что, с одной стороны, плохо, а с другой — хорошо, потому что у меня нет никаких ни шаблонов, ни штампов, ни стереотипов, ни чьих-то конкретных влияний.
Я не могу сравнивать музыку двадцатилетней давности, как восприятие рок-н-ролла отличалось от сегодняшнего. Последние два года меня это плотно интересует. Я могу сказать, что произошло за последние года три-четыре. Вот рок-н-ролл был тогда, может быть, шесть лет назад, — юродивым, который на площади говорит правду. То есть рок-музыканты от перестроечных времен и дальше говорили такие вещи, которые страна буквально жаждала услышать, но сама себе боялась сказать. Сейчас наступает очередной период застоя, я думаю, и люди проявляют склонность слушать благостную веселую музыку, и потому рок-н-ролл в его протестном виде, нонконформистском — не очень актуален сейчас. Поэтому очень много групп и музыкантов склоняются к смешанному жанру, более легкому, нежели рок-н-ролл, менее энергичному, менее злобному… Где меньше протеста, меньше боли, больше танцевальности — такой вот "роко-попс". И даже еще легче. Скорее танцевальная музыка такая с какими-то более или менее интересными стихами. Потому что люди сейчас не хотят, чтобы им сердца жгли глаголом, им надо, чтобы был фон к мирному существованию. И вот рок-н-ролл идет вот этой дорогой, на мой взгляд.
— Поскольку у вас известную нагрузку выполняют именно тексты, я спрошу о текстовых, литературных влияниях.
— Самое большое влияние — Вологодский пединститут, который заложил в меня фундаментальные основы теории литературы, стихосложения и так далее, которые позволяют мне, не будучи, конечно, серьезным поэтом, — я вообще серьезно к этому не отношусь — писать довольно приличные стихи. Да, я знаю, что они приличные, поскольку владею основами анализа стихотворений, которым меня научили давно в Вологодском пединституте. Не скажу, что они могут существовать отдельно от музыки, но… вполне. Я их не пишу просто так — только по мере надобности. И даже недавно у меня были попытки испытать чувство вины за это. Знаете же, как должно быть: сидит человек в кофейне, пьет кофе, чувствует порыв вдохновения и кричит официанту: "Дайте, дайте же салфетку, мне надо срочно записать стихи!". Со мной такого не бывает, да и быть не может. Знаю, что мне нужно написать песню, и, допустим, я слушаю болванку с мелодией, и начинаю что-то писать. Влияния какие-то, безусловно, есть, в этом смысле — познать их не могу никак…
— В вашем альбоме стилистически все очень по-разному, есть готика, есть даже такая дворовая эстетика, по духу это ближе к панку, причем не к анархическому, а к социальному. Это осознанно или случайно?
— Ну, я, кстати, не нахожу, что это близко к панку. Возможно, там много выходов за какие-то предполагаемые рамки; с другой стороны, панк нынешний — это больше ска-панк — веселая калифорнийская музычка солнечная, сплошной псевдо… орущая такая… на пляже. А когда грязные волосы, когда наплевательство на общественные устои, это уже "Король и Шут".
— Я не это немного имел в виду. Я имел в виду скорее Clash, скорее Ramones…
— Ага. Может быть, может быть. Я же говорю, у нас три человека корнями из одной из самых основных панковских команд России — "Наива". Я не могу сказать, что меня очень много в аранжировках. У нас музыкальная часть — явление коллективное, гитарную партию пишет, скажем, гитарист. Барабанную линию делает барабанщик. И партии, может быть, отдают панком, поскольку у нас и гитарист, и басист из "Наива", барабанщик когда-то играл в такой группе "Ozzle" металлической — возможно, они как-то несут с собой прежнее знание. Но идеологически такой цели мы не ставили.
— А насколько скандал вами программируется? Или даже не думаете об этом?
— Да я вообще не терплю скандалов, ненавижу все эти острые углы, я их даже с детских времен обрезаю. Есть такая семейная легенда: когда родители купили новую мебель, было мне лет шесть-пять — такую… по блату — и мне очень не понравилось: у нее были острые углы. Когда они ушли, я ножичком острые углы, на всей мебели новой — раз-раз. Мыло такое было, помните, в советское время, вот его достаешь из бумажки, и у него острые краешки были, так даже края на мыле и все, короче, острые края, которые были в квартире, были почищены. Я по-прежнему не воспринимаю острые углы, я не люблю скандалы. Мне бы хотелось, чтобы все было мирно, внимательно, для интеллигентных людей, для понимающих, для тех, кто склонен раздумывать, хотя понимаю: в реальности — совсем иначе. Совсем не программирую скандал.
— Кстати, о родителях. Существует легенда, будто музыканты, тем более такого резкого направления, рок-н-ролльные музыканты, они в семейной жизни несчастливы… С родителями у них не получалось, ущербно как-то: неполная семья, ранний уход из дома…
— У нас семья, конечно, неполная, как и каждая третья, по-моему, семья в государстве, — но таких никаких конфликтов у меня никогда не было. Рано из дома уходить тоже не хотелось. Удалось уйти из дома, когда было лет двадцать, у меня уже было гораздо больше денег, чем во всем семейном бюджете, вместе взятом, отчего не уйти-то? Кстати, о родителях. Папа мой закончил Саратовскую военно-медицинскую академию, и даже с медалью. Возможно, висит и сейчас на какой-нибудь Доске почета.
— Обратная сторона того, о чем мы говорили, — роко-попса: многие команды тянутся опять к социальности, даже политизированности, многие считают себя приверженцами национал-большевистской партии… Многих пытаются привлечь на свою сторону именно сейчас, когда выборы начинаются, официальные политические силы. Можно ли Бучч назвать сторонниками какой-то идеологии, или такую надо придумать для начала?
— Мы пока что не участвовали ни в одной выборной кампании, я даже не могу себе представить, кого бы мы могли поддерживать. Теоретически думаю, что, только если я займусь политикой, будем… меня вот поддерживать. А так — нет.
— Следующий момент. Главная тема вашего творчества — тема свободы, свободы выбора, противостояния большинству, если угодно… Сейчас в государстве такая политическая и культурная погода устанавливается, что, возможно, через некоторое время темы эти вообще окажутся запретными. Допускаете ли вы такую возможность, и ваши действия, если именно так случится?
— Такие слухи, кстати говоря, ходят, я знаю нескольких серьезных рок-музыкантов, которые, ссылаясь на "проверенные источники", говорят, будто скоро рок вообще у нас запретят. Есть какие-то симптомы. Например, сейчас, российское TВ просто не ставит рок-группы в эфир.
— Никогда особо не рвалось…
— Нет, был период, когда было лояльней. То же самое с радиостанциями, правда, есть "Наше радио" как основной оплот российского рока… Если вдруг станет нельзя в нашей стране играть рок-музыку, говорить о свободе выбора, — придется баллотироваться в президенты. Это правильный способ изменить ситуацию в государстве.
— Одновременно с изменением культурной погоды уже нельзя будет и баллотироваться в президенты…
— Ну что ж, тогда придется уехать.
— О презентации последнего и в то же время первого альбома уместно попросить рассказать?
— Альбом многострадальный, хотя без акцента на том, что много выстрадали, а просто так его долго делали… Шансов, что мы его так и не выпустим, было больше. Группа Бучч произвела настолько мощный всплеск при первом своем выступлении, все ожидали — он выйдет в августе 2001 года или… в сентябре. Что было бы, кстати, правильно. А мы его выпустили только через два года. И за это время много ожиданий разрушилось. Много людей потеряли вообще веру и интерес.
Это был честно продвигающийся проект, не пахло ничьей продюсерской задумкой, никто не вкладывал в это "правильные" деньги, ничей опытный мозг не просчитывал пути продвижения, и мы понаделали гигантское количество ошибок, перессорились с массой людей, из тех, с кем никогда не стоит ссориться, совершили массу заявлений, которых не стоило заявлять… Писали альбом настолько въедливо — тоже не стоило этого делать, возможно… То есть хотели струнный квартет записать — писали струнный квартет, хотели записать двадцать пять гитар — писали двадцать пять гитар.
И потому все тянулось довольно долго. При этом, знаете, реклама есть — "За качество отвечаю!" — то есть можно что угодно говорить, нравится эта музыка или нет, но она очень качественная.
— Согласен.
— И я точно скажу. Дальше — мне интересно, насколько люди воспримут этот альбом, насколько он ими будет востребован, как проголосуют покупкой дисков и кассет. Пока у меня таких данных нет, но мне кажется, это происходит.
А вот узнаваемость, привычность материала — серьезный сейчас вопрос, потому что у нас есть основной состав болельщиков, фанатов…
— Есть армия Бучч?
— Не армия, скорее пара взводов, может, рота. Ну, две роты. Которые ходят из концерта в концерт, которые знают, что было на концерте месяц назад, чем это отличается от концерта два месяца назад, весь репертуар знают наизусть. Что делать с москвичами, я сейчас ломаю голову, потому что они этот альбом, который только что вышел, уже год как знают. И, поскольку мы не показывали его в регионах, там все должно быть более или менее нормально, там им должно быть это интересно и ново.